Франс Галль: Певцы не обманывают…
Тот же звонкий голос, который встряхнул Францию де Голля. Та же стремительность и тот же огонёк, что в годы Берже. Кроссовки на ногах, сигарета, зажженная «для вида», неизменная челка времен йе-йе… Франс Галль больше не поёт с тех пор, как её дочь Полин умерла от муковисцидоза в 1997 году в возрасте 19 лет. Но сегодня она отмечает выход своего интеграла Warner – “Evidemment”. То есть, 13 CD и неизданные песни, среди которых Je suis une femme tu sais (Я женщина, знаешь ли), которую она собирается отдать движению Ni putes ni soumises (Ни проститутки, ни монашки). Посреди гостиной её парижской квартиры – чёрный рояль Мишеля Берже, умершего в 1992 году, внушает почтение. На столе лежат просьбы об адаптации Starmania, книги об архитектуре, заметки, написанные ночью для её антологии… В 57 лет взволнованная Франс, мудрая Франс возвращается к яркому солнцу и самым тёмным теням своей жизни и говорит о них, иногда замолкая, иногда – безудержно смеясь.
В последний раз вы давали о себе знать в октябре 2001 года, когда по France 3 показывали “France Gall par France Gall”. 9 миллионов телезрителей смотрели этот документальный фильм. Канал получил тысячи факсов и писем…
Это мой самый прекрасный успех. Я никогда не напишу автобиографию. Моей книгой был этот автопортрет, который я хотела сделать как можно более искренним. Певцы не обманывают. Петь – это не просто набирать воздух в лёгкие и напевать с его помощью слова и мелодию. Петь значит отдавать, предаваться, рисковать. В этом есть опасность, уже тогда, когда заходишь в студию звукозаписи. Этот момент перевернёт всю вашу жизнь, это известно. Первое время Мишель [Берже] и я всегда ходили больными в первые дни: он записывал все свои пластинки простуженным.
Когда слушаешь Вашу антологию Warner, которая охватывает 1974-1997 годы – это целая жизнь, которая поёт. Все знают “Il jouait du piano debout”, “Ella, elle l’a”, “Cézanne peint”, “Diego, libre dans sa tête”, “Babacar”…
Как это весело! В этой жизни скучать не приходится, явно. Времена менялись, но музыка оставалась очень современной, очень роковой. Моя манера исполнения всегда была очень резкой. Но когда ученики Star Academy 2 выбрали своим гимном “Musique”, их версия показалась мне вялой. Какое несоответствие!
Действительно, в Ваших песнях – “Résiste”, “Bats-toi” — Вы демонстрируете дух воина. Эта черта помогла Вам пережить драмы, которые случились в вашей личной жизни?
Жизнь – это всего лишь ролевая игра, которая показывает, кем вы являетесь. Я могу казаться хрупкой, но во мне есть ещё энергичная, смелая женщина, я думаю, и эта женщина делает то, что может перед лицом своего несчастья. Невозможно представить себе свою реакцию, пока не испытаешь физическое и душевное страдание. В этом смысл слова «испытание». Я никогда не пряталась, не жалела себя, не убегала, не пыталась забыть – это совершенно не помогло бы. Когда у меня был рак [груди], моей первой реакцией было скрыть его; болезнь всегда вызывает немного стыдливое ощущение. Это было в 1993 году, я должна была отменить концерты в Берси, и друзья советовали мне наложить гипс на ногу, чтобы не вызывать сплетен. Но я сказала правду. Зачем обманывать? Несомненно, я вызвала много разговоров, но совсем других, и это мне помогло. И всё-таки, во мне произошли огромные перемены после смерти моей дочери. Я никогда не буду прежней.
Мишель Берже был ещё жив, когда вы узнали о болезни Полин. Вы отреагировали одинаково?
Наша беззаботность улетучилась полностью в тот же день. Мишель меня очень поддерживал. Его песни, даже самые серьёзные, полны позитивных посылов, лёгкости, надежды. У Мишеля был дар оставаться весёлым; тем не менее, его считали мрачным. То, что он пережил в детстве, уход отца из семьи, когда ему было 8 лет, казалось, навсегда отпечаталось на его лице. Я находила чудесным то, какой он меня видел, какие слова об отце он написал для меня: «Мой отец целовал меня, быть может, больше, чем следует…» [Напевает] Но он считал, что у него не было отца.
Это Ваш отец дал Вам столько силы?
Совсем нет. Папа – он был певцом и поэтом, в частности, писал для Азнавура – всегда очень-очень тревожился. Ему был месяц, когда мой дедушка был убит на первой мировой войне, и моя бабушка, знаменитая Мама, воспетая Азнавуром, которая на самом деле была похожа на маленькую птичку, воспитывала его одна. Я думаю, что дело в темпераменте. Когда я была ребёнком, меня называли «Маленьким Капралом». Позже Серж Генсбур заставил меня отдавать приказания в моих песнях: “Attends ou va-t’en”, “N’écoute pas les idoles”, “Laisse tomber les filles”, Мишель продолжил это припевами в повелительном наклонении: “Débranche”, “Résiste”, “Mais aime-la”…
В какой семейной обстановке Вы росли?
В очень музыкальной. У моего отца было классическое музыкальное образование. А потом началась вторая мировая война… Так как у него было слабое зрение, его с Андре Клаво отправили развлекать военных в больницах. Естественно, там он не собирался петь Шуберта! Так он и обратился к эстрадной музыке. Когда он попросил руки моей матери, ему отказали, потому что он не исполнял классическую музыку: мой дед по материнской линии, Поль Бертье, занимался литургической музыкой (он сочинил знаменитую «Спи, моя голубка!», обошедшую весь мир, и был одним из основателей хора Petits Chanteurs à la croix de bois). Тогда мой отец… похитил мою мать, и написал свою первую успешную песню – “Monsieur Schubert” («Господин Шуберт»), насмешки ради. Папа будил меня ночью, чтобы поехать за Шарлем Азнавуром в турне или нанести визит Эдит Пиаф на бульваре Ланн. Девочкой я постоянно болталась за кулисами.
Пиаф отразилась в Вас?
Невольно. Когда я пела во Дворце Спорта в 1982 году, директор зала сказал моему продюсеру: «Франс – единственная, кого я видел после Пиаф, кто исполняет песню от корней волос до ступней». Это был супер-комплимент. Я помню, что Пиаф [встаёт] пела сжавшись, напряжённо, не шевелясь. Всё её тело дрожало. Я пела так же. Но, к сожалению, у меня нет её вокальной мощи, о чём я жалею, тем более, что после смерти Мишеля мне нужно было петь резко, твёрдо, чтобы манера исполнения соответствовала тому, что я испытывала.
Во всяком случае, ваши корни – в джазе?
В 10 лет я наизусть знала песни Double Six [щёлкает пальцами]. На пластинках 60-х годов было четыре песни. Четвёртой я могла выбрать ту, которую мне хотелось – чаще всего это было что-то джазовое. Мне аккомпанировали самые знаменитые французские музыканты: Эдди Луис, Пьер Мишло…
В 1965 Серж Генсбур пишет для вас песню “Poupée de cire, poupée de son”, которая закрепила успех, как ваш, так и его. Пластинка, завоевавшая пресловутое гран-при Евровидения, переведённая на шесть языков, была продана в количестве 3,5 миллионов экземпляров. Генсбур скажет: «Франс Галль спасла мою жизнь, я был маргиналом, и вдруг я перестал им быть».
Сержу было 37 лет, мне – 17. У нас был общий продюсер, общие музыканты, общий фотограф. Каждые три месяца мы полдничали вместе, и я ему рассказывала о себе. Затем он играл мне новые песни на пианино. Он исполнял их, как детские считалки. Особенно это меня поразило в “Annie aime les sucettes”, та-та-тататата…
Знаменитые «Леденцы»…
Чрезмерная невинность песни показалась мне странной… Я ведь знала, что Серж собирался записать “Je t’aime, moi non plus” с Брижит Бардо, и что он обожал двойные смыслы. Ну, ладно… песня мне понравилась. Потом, когда я всё поняла, я не выходила из дома месяцев шесть. Я ощущала обман взрослых. Предательство. Потому что они-то знали.
Генсбур сделал вас модной и современной. В то же время, он, кстати, выпустил и свою авангардистскую пластинку: “Gainsbourg Percussions”.
Я думаю, что он написал самые современные песни для меня, прежде, чем начать писать их для себя. Я подчинялась правилам. Всё-таки надо было быть очень смелой, чтобы исполнить на конкурсе “Poupée de cire…” – песню, которую я выбрала из десяти.
С 1963 по 1968 вы записываете множество хитов: “Sacré Charlemagne”, “Bébé requin», “Baby pop”…
Ничего не поделаешь, у меня нехорошие воспоминания об том времени. Я была подростком, мне не нравилось то, что я делала, мне нужна была свобода, но у меня не было ни одного дня отдыха. Когда я ходила в аптеку [улыбается], меня оскорбляли. Впрочем, когда Ванесса Паради подверглась той же участи, я сразу подумала: «Это закон нашей профессии. Все повторяется». Я не была похожа на сегодняшних девушек, которые идут на все. Я была сдержанной. Во время моего первого интервью журналист спросил меня, сколько времени я собираюсь петь. Я ответила: «Пять лет». Это казалось мне пределом. Мне был бы 21 год, время делать серьёзные вещи. Когда интервью закончилось, мой продюсер дал мне пощёчину. Я как раз собиралась делать эти серьёзные вещи.
Почему Вам изменили Ваше имя – Изабель?
Мой продюсер был профессионалом: Изабель Обре была тогда суперзвездой, так что это имя уменьшало шансы на успех. В конце концов, Франс лучше. Особенно за границей: France Gall звучит почти как French Girl.
Потом вы начинаете переход через пустыню до начала 70-х годов. Всё могло бы для вас закончиться, если бы не встреча с Мишелем Берже и “La déclaration d’amour” в 1974 году?
Именно так. Мишель хотел изменить мой образ, по крайней мере, его исправить. До этого я и правда делала не пойми что: пела в ночной рубашке “Tea for Two” на телешоу с Жан-Клодом Бриали, лёжа в атласной постели, фотографировалась с огурцами на лице для рубрики «Красота» в журналах, надевала мини-мини-шорты для обложки “Mademoiselle Âge Tendre”… Я была маленькой девочкой, сбитой с толку, потерявшей саму себя и потерявшейся в своей профессии. Я прожила “La déclaration…” и альбом, который последовал за ней, мой первый альбом за 12 лет карьеры, как некое возрождение. Мишель открыл меня миру.
И Вы занялись благотворительностью, в частности, в Африке?
С ним всё становилось очевидным. Мы с Мишелем не были одиноки. Гольдман, Колюш, Кабрель, Сушон, Ижлен, Сарду… Целое поколение, которое не принадлежало к одной музыкальной семье, встало на амбразуру. Очень объединял всех Жак Ланг. Помню один обед в Елисейском дворце с Колюшем и Мишелем. Франсуа Миттеран был большим поклонником “Starmania”, и Мишель всегда пользовался этими политическими встречами, чтобы попросить о чём-то. В тот раз речь шла о пенсии артистов. А Колюш хотел поговорить с президентом о сексе. Какое-то время они с Мишелем были в ссоре.
В это десятилетие Вы с Мишелем Берже находились на пике славы, он написал более 450 песен. Как он определял хорошую песню?
Для него песня, которую не слушали, которая не становилась популярной, была, само собой разумеется, неудачной, по крайней мере, если она претендовала на популярность. Я не знаю других артистов того времени, которые работали бы столько же. Вся его жизнь проходила через музыку. Он как будто знал, что ему остаётся мало времени.
Вероник Сансон записала альбом в его честь, “D’un papillon à une étoile”. Она просила у Вас разрешения?
Нет. Она в нём на самом деле не нуждалась, и я совсем не переживала по этому поводу. Если кто и понимает музыку Мишеля, то, конечно, это Вероник.
Жак Аттали в предисловии к книге, входящей в вашу антологию, называет вас «музой Франции». Вы вдохновляли Сержа Генсбура и Мишеля Берже, а также Клода Франсуа: “Comme d’habitude” — это ваша с ним история…
Клод говорил, что эта песня адресована мне… быть может, чтобы меня взволновать. Но я не вижу связи между текстом и нашим расставанием. Потому что я не была тем чудовищем, которое описано в песне.
В общем, ваша история стала хитом.
Это невероятно! Вы знаете ещё песни, которые были написаны для меня? Уверена, что да!
Как минимум одну: “Souffrir par toi n’est pas souffrir” Жюльена Клера. Его тоже вдохновили вы!
[Прыскает со смеху] Это меня веселит. Я же такая скромная! Люди ведь совершенно не знают, кто я не самом деле. Они видят только мою простую сторону. Но у меня отчасти сложный характер.
Если многие певцы воспевали Вас, как музу, то кинематограф, напротив…
Я отказывалась от всего! Сильви Вартан снималась в «Картошке», Шейла в «Bang Bang», Франсуаза Арди в «Гран-При». Я – нигде! Я умоляла все свое окружение не давать мне сниматься в кино. Вымысел и сочинительство, всё то, что ложно, мне не соответствует.
Говорят, что вы отвергли предложения Клода Шаброля и Мориса Пиала.
Да. А ещё «Прощай, друг» с Аленом Делоном, Робер Оссен хотел, чтобы я была партнёршей Джонни в «Точке падения». Это могло бы осуществиться. Встреча должна была состояться у меня. Он очень опоздал. В ожидании я принялась готовить бешамель или соус с мадерой; так что я не могла прерваться, и он ушёл. [Смеётся] Видите, как сильно меня интересовало кино…
Бросая этот ностальгический взгляд на свою карьеру, хотите ли Вы снова петь?
Честно? Нет. После смерти Полин я не хочу больше петь – это всё-таки слишком сложно для меня. Но категорическое «нет» звучало бы глупо.
А кто-нибудь настаивал?
Паскаль Обиспо. Через два месяца после смерти Полин он попросил меня о встрече, и пришёл с готовым альбомом. Это показалось мне любопытным. Я не хочу петь, просто чтобы петь. Зачем делать что-то, что раньше уже сделал как нельзя лучше? Когда я захотела прекратить петь в 1987 году, это было потому, что я считала, что достигла вершины. Пришло время делать выводы. Но я продолжила карьеру. Сегодня я жду от жизни совсем другого. Мне нужно уменьшить скорость, снизить темп.
Вашему сыну, Рафаэлю, 23 года. Чем он занимается?
Он очень способный музыкант, выбравший не тот путь, что его родители. Рафаэль не любит, когда я говорю о нём: он хочет остаться в стороне. И он прав. Мишель признавался мне незадолго до смерти: «Если бы можно было начать всё сначала, я остался бы в тени».
А Вы? Если бы можно было всё переделать?
Осталась бы я в тени? Да. Да, я думаю. Да. Свет – это не интересно. Популярность ничего вам не приносит. Наоборот, она лишает вас свободы. Меня, хотела я того или нет, всё вело к песне. А Мишель выбрал сцену сознательно. А из-за этого удовольствия жизнь может перевернуться вверх дном.
Игра стоит свеч?
Если бы я должна была вновь прожить мою творческую жизнь, я бы сделала это. Просто моя жизнь – это нечто совсем другое. Пока я не могу вам ответить «да», но я и недалека от этого. Вознаграждение за все наши неприятности и испытания заключается в понимании жизни.
И что же вы поняли?
Я прошла все стадии: очень-очень набожная, атеистка, агностик… Теперь я верю в высшую силу, которую можно назвать Богом, при этом не придерживаясь ни одной религии.
Вы часто ездите на остров рядом с Дакаром. Именно там вы обрели спокойствие?
Да. Молчание лечит, но его нужно приручить. Когда я покупала эту маленькую хижину, вокруг меня было очень много людей. Я мечтала оказаться там одна, и в то же время, это казалось мне пределом одиночества. С тех пор как я живу в доме без электричества, до которого можно добраться только на пироге, я живу в другом времени, наедине с моими книгами, лицом к Атлантическому океану. Я живу настоящим, не боясь завтрашнего дня. Раньше будущее пугало меня. Мы с Мишелем часто спрашивали себя, что же случится с нами, это как будто было каким-то правилом. Это правило. Счастье не имеет никакого смысла… Когда мы счастливы, мы не двигаемся вперёд.
Интервью: Г.М.
Перевод с французского: Валентина Ночка (под редакцией Camille)
